Юрий медленно закрыл глаза, накрываясь темнотой, словно одеялом. Козулин не мог видеть его лица, а оставшиеся внутри лаборатории осназовцы не сразу сообразили, что к чему.
Сзади послышался шорох – к Панюшину медленно приближался командир спецотряда. Но это уже не имело никакого значения.
Во всяком случае, так думал Юрка, проваливаясь в темноту.
***
Какая-то часть его умерла. Большая часть. Оставшееся вряд ли могло претендовать на гордую привилегию быть человеком. Зато где-то там, не слишком глубоко, поселилась тьма. Хотя не совсем поселилась – просто заняла то самое, пустое место, что осталось после половинчатой, частичной смерти.
Не совсем равноценная замена, но такое случается – иногда жизнь старается обмануть, что уж тут поделать?
Еще было больно. Он метался на койке, пытаясь разорвать жгуты. Ногти процарапали дерматиновую обивку, из-под которой обильно лез порыжевший поролон. Пахло смертью – мочой, лекарствами и страхом.
- Так, первичную обработку шва я закончил, можете убирать его с глаз долой. И на будущее – постарайтесь сделать так, чтобы вот это больше не попадалось мне на глаза!
- Не будьте категоричны, док! Кто знает, будет ли оно, будущее. Тем более у нас с вами…
- Уж не намекаете ли вы…
- Именно намекаю, док!
Тишина.
- Хорошо, я понял. Забирайте его. Всего хорошего.
- До встречи.
- И не надейтесь…
Тишина. Затем шаги.
Щелчок выключателя. Свет.
- Выносите.
- С койкой?
- Мля…
- Виноват, товарищ генерал.
Шаги ближе. Света слишком много, не разглядеть.
Мягкое покачивание. Скрип открываемой двери. Воздух – он уже не пахнет смертью. Пахнет гарью, нагретым асфальтом.
- В машину.
Хлопают дверцы автомобиля. Внутри темно, пахнет бензином и потом.
- Поехали.
Визг стартера. Рокот двигателя. Машина подпрыгивает на ухабах.
Остановка.
Его опять несут куда-то.
Принесли.
Здесь хорошо – прохладно. Света почти нет – он моргает, пытаясь рассмотреть. В голове пустота и темнота. С ней можно разговаривать. Она послушна и обтекаема.
- Ну, как, живой мудило?
- Молчит, товарищ генерал.
Ласково:
- Скажи-ка дружище, я у тебя спрашивал?
Виновато:
- Никак нет, товарищ генерал…
Взрывается, плюясь во все стороны:
- Ну, так пшел нах, отсюда!
Шорох, шум падающего тела.
Тихонько, сквозь зубы:
- Ну и молодежь пошла, никакой закалки.
Свет уже не так раздражает. Можно различить отдельные, ничего не значащие детали.
Он в комнате. Комната небольшая – в ней низкий потолок, побелка местами отстала от стен. Из мебели – койка, к которой привязан он, и стул, на котором сидит… кто-то. Или некто.
В голове туман. Мысли бегают по кругу – одни и те же. Их немного сейчас.
Чужое лицо наклоняется над ним. Наплывает сверху. Теперь света еще меньше, можно рассмотреть огромный пористый нос, глазки-бусинки, губы – две блеклые розовые полоски, за ними мелкие, пожелтевшие от никотина зубы. На плохо выбритой шее – валики кожи.
Они рассматривают друг друга.
Мысли словно рассеиваются во время замкнутого бега. Сталкиваются друг с другом и погибают.
Где он, и кто он?
- Ну?
Наверно нужно что-то ответить. Это непросто – выдавить из себя хоть какой-то звук.
Нужно напрячься, и… выдохнуть?
- Что?
Довольный возглас. Неужели угадал?
- Так, дружок, вижу, что все в порядке. Да, Юрок?
Он впитывает его слова. Так пересохшей губкой собирают воду – он пытается заполнить пустоту внутри, чтобы хоть немного потеснилась темнота. Если ему это удастся, то… что?
Юрок… кажется это имя?
Юрок, Юрка… что-то знакомое. Так зовут его.
Да, это его имя. И что с того?
***
Все имеет свое начало и конец. Ну, если даже и не все, то многое. Так думал Панюшин, пытаясь найти эти крайние точки. Стоя в темноте, с поднятыми руками, слушая приближение командира спецотряда.
Что думал в этот момент сам капитан Козулин – ему одному известно. Что-то такое все же думал, судя по шагам – та хищная расслабленность, что в любой момент может обернуться вспышкой звериной ярости.
Ну да волков бояться, в лесу не гуляться.
И прежде чем указательный палец командира спецотряда «Челябинск» воткнулся бы в шею Панюшина, чтобы тот свалился на пол, теряясь в круговоротах боли, прошла маленькая вечность, состоящая из таких же маленьких вечностей.
За это время Юрка успел многое – тьма была послушной, выполняла малейшие пожелания. Он запустил ее в стены разрушенной лаборатории, заполнил каждый уголок, каждую выбоинку, каждую трещинку. Ее хватало, и она стала единственным Юркиным союзником сейчас.
Впрочем, нет, оставался еще гвоздодер. Панюшин так и не выпустил его из рук. Стоял, чувствуя затылком холодный металл.
На этот раз обошлось без алых брызг – темнота стала прозрачной, из сумрака проступили стены. схематические очертания – словно рисунок школьника, впрочем Юрке было достаточно. Он видел главное – расстановку сил противника, а это уже немало.
Есть начало и конец – осталось найти путь между ними. Кроме того, в сумме всех возможных траекторий, остается только выбрать точку, которая не будет принадлежать этому пути. Для Панюшина это плевое дело – бесконечные скитания закалили его, осталось немного сноровки, чего еще желать одинокому страннику?
Только одного – разобраться, что же происходит на самом деле.
Расслабиться перед боем.
Узнать, что случилось с ним.
Перехватить гвоздодер, чтобы удобнее было сжимать.
Найти самого себя, и выбросить из головы все ненужное.
Чуть повернуть голову, слегка наклонившись в сторону противника, а ноги пусть займут удобное положение для начала атаки.
Поехали…
***
Панюшин прятался за железным контейнером. Под ногами валялись многочисленные обломки пластмассы – некоторое время назад, Юрий в ярости растоптал трубку телефона. Руки сжимали трофейную винтовку, а в глазах поселилась неземная тоска. Винтовку Панюшин забрал у одного из бойцов – того самого, чей череп пришлось разбить гвоздодером.
Сейчас ему было нехорошо. Проект и не думал завершаться, и он, Панюшин, имел к нему не последнее отношение. Было от чего грустить.
Уровнем выше, тихонько выругался командир спецотряда Козулин. Ключ остался у Панюшина, потери в составе отряда составили две единицы, в общем, было от чего прийти в ярость. Кто ж знал, что мудак покажет такую прыть?
- Товарищ капитан, здесь чисто.
- Тамбовский волк, тебе капитан – прорычал Козулин. – Сам знаю, что чисто. Иначе, ты бы тут не умничал. Позови Игнатенко.
Осназовец торопливо скрылся. Козулин провожал его полным ненависти взглядом. Надавали, понимаешь, уродов – приходится делать все самому.
- Товарищ капитан…
- Глохни – перебил Козулин. Подбежавший Игнатенко послушно замолчал. - Значит так, Мишка, нас здесь четверо, не считая того мудака. Бери Игорька за жопу, и двигайте наверх. Я с Ринатом контролирую выходы на нижние уровни. Встретите урода, дайте знать – рации сдохли, в общем, придумаете что-нибудь. В бой не вступать, держать оборону. Если не найдете, возвращайтесь назад.
- Понял…
- Нихера ты еще не понял. Иди, давай.
Осназовец поспешно кивнул. Козулин махнул рукой – вперед, мол, не задерживайтесь.
- Фарафутдинов…
- Я!
- Головка от хуя! Иди за мной…
Вдвоем они добрались до шахты грузового лифта. Козулин указал на железную лестницу.
- Остаешься здесь. Малейшее движение снизу – огонь на поражение, понял?
- Так точно!
Капитан с сомнением взглянул на бойца.
- Все-то вы понимаете, мля, только почему-то дохнете, как мухи.
Фарафутдинов не ответил. Застыл у стены, направив ствол винтовки вниз. Козулин вздохнул. Ситуация начала выходить из-под контроля. С учетом обстоятельств, это могло иметь нехорошие последствия, как для проекта, в общем, так и для самого капитана в частности - последнее беспокоило больше.
Внизу, Панюшин вслушивался в отрывистые команды капитана – слышно было не очень, но и услышанного оказалось достаточно. Вернувшиеся ни с чем осназовцы, доложат о результате капитану, после чего, вся эта сомнительная компания двинется вниз, прочесывать уровни один за другим.
Прятаться на самом нижнем – заранее проигрышная идея. Атаковать оставшихся на верхнем уровне не получится - осназовец не раздумывая, нажмет на курок, как только Юрка высунет голову из шахты. Подъем на лифте займет слишком много времени – вполне достаточно, чтобы бойцы нашпиговали его пулями, калибр которых остался так и не выяснен Панюшиным.
Знать бы, что от него требуется. Насколько бы тогда легче было бы существовать.
***
Половина его умерла. Зато осталась вторая половина, и с ней как-то придется жить. Так думал, вернее даже не думал – скорее понимал Юрок, покачиваясь, прижимая руки к вискам.
В голове гудело, в глазах плыло, а мысли пропали куда-то – понимание заменило их.
- Ладно, Юрок. Путь ждет неблизкий – посидели на дорожку и будет. Отправляю тебя на лечение, выздоровеешь, милости прошу в гости. Шутка. Эй, салага…
Пинок ногой, тихий стон.
- Ну, давай, вставай уже, хорош валяться. Забирай это сокровище отсюда, и сам проваливай к черту…
В больнице, Юрок провел больше месяца. Выл, пуская слюну, царапал руками серую штукатурку стен. Вокруг суетились такие же серые тени. Временами ему становилось лучше – он словно засыпал, и лежал неподвижно, рассматривая часами рисунок из трещин на потолке. Как только закрывал глаза – увиденное вставало перед ним, словно запечатленное на пленку. Затем мир сдвигался, все быстрее и быстрее, улетал куда-то в сторону, и Юрок вновь проваливался в удушливое полузабытье.
Половинка его, разрывалась на части, неспособные заполнить собой все. Темнота хоть немного, но помогала сделать это, но Юрок отчего-то опасался дружить с ней, очевидно подозревая ее нехорошую суть.
Понемногу, он приспосабливался к новому существованию. Периоды равнодушного созерцания становились все длиннее, пока однажды, Юрок не сполз с больничной койки, совершенно не соображая, что делает.
Впрочем, кое-кого это даже обрадовало. Так первую четверть часа, он безучастно наблюдал вокруг себя нездоровую суету. Мелькали белые халаты, лица. Раздавались удивленно-радостные возгласы. Кто-то светил ему фонариком в глаз, кто-то измерял давление – самому Юрке было все равно.