Творчество поклонников

Ленинград-28

Добавлен
2009-09-09 22:04:43
Обращений
29047

© Иннокентий Соколов "Ленинград-28"

    Выносила огромную сковороду со скворчащей яичницей, ставила графин, и присаживалась рядом, поддакивая беззубым ртом, завистливо наблюдая, как дергаются в такт сизые кадыки гостей. Похоже, детина и был одним из таких постояльцев.
    До выхода на связь, оставалось еще два часа, и домик старухи казался вполне надежным убежищем. Теперь же, слушая, как ломится в дом здоровяк, Панюшин начал сомневаться в выборе. С другой стороны, все равно пришлось бы выручать коровяк.
    И со старухой опять же получилось нехорошо. Старая карга и так знала гораздо больше того, что ей было разрешено непростыми обстоятельствами, да и у него не было выбора – тем более дело привычное, телу и душе вполне угодное…
    Здоровяк навалился на дверь, и та подалась – проржавевшие шляпки шурупов не выдержали, разболтанная задвижка засова повисла на прогнившем дереве. Панюшин затаился у входа в спальню, выглядывая из-за пыльной шторы. Он вдыхал запах лаванды, что насквозь пропитал собой пошловатый рисунок на шторах, и в который раз подивился тому, что мир совсем не таков как раньше.
    То, что мир изменился, Панюшин понял давным-давно, еще тогда, когда впервые вступил на землю обетованную, точнее загаженный перрон этого провинциального городка. И виноваты, несомненно, люди, населяющие этот неуютный, худо-бедно обжитый мирок. Отчего же ему не прогибаться, поддаваясь глупости, подлости и пошлости, раздираясь с неприятным треском половиц под ножищами незваного гостя.
    Незнакомец, тем не менее, чувствовал себя как дома. Он обогнул круглый стол, даже не обратив внимания на торчащие из-под него старухины ноги, перешагнул с показным равнодушием, и замер, обозревая гостиную, обклеенную дрянными обоями, выцветшими и местами, отставшими от стен, перевел взгляд на закрытый шторами проход в спальню, и позвал тихонько:
    - Панюшин, сука, выходи подлый трус…
    Ответом была тягучая тишина. Ходики с кукушкой пытались заполнить ее ритмичным пристуком, но Юрию на миг показалось, что проклятая тишина стала чем-то вроде воронки на поверхности моря, черной дыры, способной затянуть в манящую глубину и мысли и чувства такого неудачника, как он.
    Детина хмыкнул.
    - Хорош, придуриваться, герой. Гвоздик-то небось с собой принес, злодей?
    Панюшин поежился. Из-под стола торчали только ноги старой ведьмы, и гость при всем желании не мог видеть остального, значит что? А вот, что - херовы твои дела, Юрка…
   
    ***
    Мир менялся на глазах. Пашка Бугаев с ужасом смотрел на изменения, не решаясь представить даже, что будет потом. То, что еще вчера казалось запретным, сегодня было делом привычным, вызывающее стало обыденным, а шокирующее – провинциально-скучным.
    Бугаев тихо матерился, глядя на окружающий беспредел.
    Мир встал на дыбы, явно собираясь завалиться на спину, прижав самого Пашку с его самобытной беспомощностью. Пашка замирал, стараясь не обосраться от страха, но все на что он был способен – выполнять текущие распоряжения, повизгивая от восторга каждый раз, когда благодатная рука начальства поглаживала загривок. Черт возьми – терпеть окружающее блядство не оставалось больше сил. Иногда Бугаев стискивал зубы, чего за ним никогда не водилось – так, например, удушив жертву, он мысленно благодарил небеса, и того, кто обитал среди белокурых облаков, за каждый новый день, пускай и похожий на все остальные. Программа работала четко – обхватить сильными руками слабую шею, надавить, подержать немного, ну и так далее… Пашка расценивал подобные задания как некий тест – способность оставаться в деле, сохраняя прежний рассудок.
    Он обвел комнату взглядом. Сука-Панюшин надумал заняться собирательством. Коровяк штука прошлая, вполне благополучно подзабытая. Так нет же – нашелся говноискатель-правдолюбец, нате, вот он я.
    Бугаев тихо злился каждый раз, когда очередное чмо пыталось доказать что-то себе и окружающим. Как водится за счет самих окружающих. Ну и как принимать реальность, данную в ощущениях? Тем более, что ощущать становилось с каждым разом все труднее и труднее. Да и сами ощущения вселяли не вполне ясную, но тревогу.
    Ладно, хер с ними всеми. Делу время, а потехе… час вроде? Пашка почесал нос.
    В школе Бугаева поначалу за глаза называли «Пашенька». Пьяный родитель не вполне удачно пошутил, подарив сыну такое имя. Пусть само по себе имя и не несло ничего обидного, но в сочетании с могучей фигурой звучало как-то обидно. Поразмыслив на досуге, Бугаев пришел к выводу, что могло быть и хуже. Назвали бы, например, Ипполитом, или еще чего лучше Поликарпом, вот это было бы действительно чересчур – Пашка не вынес бы подобного унижения. Сверстники, были того же мнения, провожая тоскливым взглядом, огромные и мозолистые Пашкины кулаки. В старших классах «Пашенька» превратился в Бугая, и именно эта кличка вспыхнула холодными стальными буквами в памяти Панюшина.
    Дальше дело пошло быстрее. Память засуетилась, выбирая из темноты картинки прошлого. Пашка-Пашенька, Павел Бугаев – в заведении его иногда прозывали, опять же за глаза, разумеется «Пашка-Таракашка». Старый приятель, наместник черта на земле. Вот как…
    - Чудо-юдо, злобный хер. Выходи Панюшин, выходи сукин сын.
    Панюшин выскочил в гостиную, и обмер, делая вид, что не верит глазам.
    - Пашка, ах ты ж штопаный гандон!
    Бугай довольно заржал, широко расставил руки, словно собираясь обхватить жилистое тело Панюшина.
    - Здорово, Раскольников хренов! Что ж ты, старушку-то, за двадцать копеек уработал?
    Юрий увернулся из объятий Бугая, и сноровисто хлопнул того по плечу.
    - Ну не скажи. Пять старушек – рупь…
    Сделав вид, что не обиделся, Пашка ухмыльнулся, подошел к столу, и поманил пальцем.
    - Садись, Панюшин, рассказывай.
    Юрий прищурился. Справится с Бугаем, при желании возможно, вот только знать бы наверняка, с какой целью тот пожаловал.
    - А что тут рассказывать? Сижу вот, никого не трогаю. А со старушкой, ерунда вышла, согласен… Ну так у каждого свои развлечения.
    Бугай хмыкнул.
    - А коровяк ты тоже для развлечения собирать стал?
    - Какой коровяк? – Быстро спросил Панюшин, всматриваясь в Пашкино лицо, словно пытаясь прочитать на нем ответы на все вопросы.
    - А такой вот, коровяк. – Улыбка сошла с лица Бугаева. Пашка оценивающе взглянул на собеседника.
    Панюшин забарабанил пальцами по столешнице. Руки у него были худые и жилистые. При желании Панюшин мог провисеть несколько часов на турнике, держась одним лишь указательным пальцем. Бугай знал об этом, как знал и о том, что может скрутить сильную Панюшинскую шею, даже особо не напрягаясь.
    Тишина вернулась в стены дома. Тикали часы с кукушкой, чуть позванивали фарфоровые ведерки дамы с коромыслом, за окном мычали соседские коровы – сельская идиллия, да и только. Если постараться, можно не думать о том, что под столом костенеет старушечий труп.
    - Как про старуху узнал? – спросил Юрий, чтобы хоть как-то заполнить тягучую паузу.
    Бугай положил на стол пудовые кулаки.
    - Узнал и узнал – что уж тут. Старуху давно в расход нужно было пустить - вот только со временем неувязка вышла. Ну, к этому еще вернемся. Где гвоздь взял?
    - Выдрал с крыши.
    Бугай кивнул.
    - За картой с оружием ходил?
    - Нет. В НИИ на проходной металлоискатель стоял. А тебе-то что?
    Бугаев не ответил. Его мозг работал как компьютер, пытаясь найти правильный ответ. Несмотря на характерную внешность, Пашка иногда приходил к неожиданным выводам, которые в итоге оказывались верными. Знал, вернее, вспомнил об этом и Панюшин.
    - Да и собственно, какая разница – ты-то здесь чего забыл? – вопрос повис в воздухе.
    Для себя Панюшин так и не смог решить, зачем он убил старуху. Это было похоже на выстрел – что-то неведомое выплеснулось из него. Какая-то дикая, злая энергия, точкой приложения которой и стал левый глаз старой процентщицы. Все что случилось потом – исключительно личное, Бугаю знать о том не положено.
    - К тому же, если старушка не нужна, то тем более никаких вопросов и быть не должно. Ворошить былое мне не резон, так что гражданин Бугаев, ступайте себе с богом.
    Бугай задумчиво шевелил губами. Часы мерили время потускневшим маятником, и даже мертвая старуха внимала высоким речам, впитывая посиневшим телом правоту Юркиных слов.
    - А не то…
    - Что? – растерялся Панюшин.
    - Ты забыл добавить… – Бугаев повернул голову, и посмотрел отсутствующим взглядом.
    Юрий подобрался. Шутки шутками, а у Таракашки разговор всегда был коротким. Раз два, и душа вон. Как бы не вышло чего.
    - Паша, я прошу тебя…
    - Ага, чисто по-человечески – механически продолжил Бугай. Панюшин обмер.
    - Чего ты? – он шептал, пытаясь вытолкнуть слова, что превратились в осклизлые комочки медицинской ваты.
    - Ну да, ну да… - бубнил Бугаев, насыщая атмосферу дома ненужным страхом. – Когда там связь? Ровно в девятнадцать ноль-ноль?
    Панюшин упруго выскочил из-за стола. Удавка выскользнула из рукава маленькой опасной змейкой. Свистнула в воздухе, затягиваясь вокруг широкой шеи.
    - Остановись, дурак… Пожалеешь… - Бугай захрипел, пытаясь вырваться. – Слушай, слушай сюда… Гром, вихрь, спайка…
    Юрий отмалчивался, скривив лицо в нехорошей ухмылке. Не слушать, ни в коем случае не слушать! Все что скажет Бугай – все от лукавого, не стоит слушать. Ни одного слова!
    Он душил Пашку, туже затягивая удавку, упираясь коленом в широкую спину Бугая. Тот не сдавался, мотал башкой, словно бык на бойне – Панюшин чувствовал, как вместе с остатками воздуха, из легких толчками выходит жизнь. Бугай дернулся в последний раз, и затих.
    Панюшин оттянул тяжелеющее тело в спальню, и вернулся к столу, еще раз взглянуть на карту.
    Карта как карта. С севера на юг и с запада на восток гордо раскинулся город-герой Славянск. На юго-западе горный массив, в простонародье называемый Карачун-гора, там же, перед самым въездом в город – турки-месхетинцы арендовали бывшие совхозные поля, засадили каменистую землю болгарским перцем да турецкими помидорами. Сам город дальше. Район «Восточный» - соленые озера, сосновые леса. На севере – старое переполненное кладбище с небольшой церквушкой. В основном частный сектор, где коротает дни и ночи полупьяный гегемон. В центре угрюмые ряды пятиэтажных «Хрущевок» - однообразные скворечники, заселенные озлобленным людом. На юге – болотистая почва, затопленные дворы, где каждую весну собираются огромные лужи, и под сапогом чавкает грязь. Северо-запад – бесконечные села и поселки. Ничего интересного.
    Вот только карта, что лежала на столе, была отнюдь не простой. В левом нижнем углу приклеена особая наклейка. Если посмотреть на нее под нужным углом – от поверхности отделится и заблестит в воздухе пятиконечная звезда.

Оценка: 2.00 / 1