Творчество поклонников

Сумерки

Добавлен
2009-11-17 10:54:01
Обращений
4217

© Иннокентий Соколов "Сумерки"

   Сергей носит двубортные пиджаки и смотрит на мир взглядом прожженного циника. Волосы собирает в хвост и нависает над ней, дыша перегаром. В его взоре огонь и поражение одновременно.
    - Мир иллюзорен – он выплевывает эту немудреную истину полными губами. – А мудаки Острожского заявились с подписанным договором. Каково?
    - Что, так просто?
    - Да, еще утром. Пока кто-то чешет жопу, высматривая непонятно что, некоторые работают. И получают результат!
    Ольга кривит холеное некрасивое лицо.
    - Сережа, я прошу…
    Сережа кивает, пятясь к выходу.
    - А в сухом остатке, имеем неприятное послевкусие – дерьмовое такое.
    - Пошел вон!
    Большой шар из горного хрусталя летит в изменившееся лицо Сергея, чтобы разлететься сотнями сверкающих брызг, но за секунду до того, как это происходит, дверь за ним захлопывается, и спустя мгновение открывается вновь:
    - Сука!
    Ольга плачет, нервно сжимая ладони. Слезы сбегают неопрятными дорожками – маленькое женское горе. Нужно уменьшить дозу гормонов, причем вполовину. Исчезнет плаксивость, уйдут вялость и апатия, но тогда перестанет расти грудь. Так всегда – ежели в одном месте чего-нибудь прибудет, то в другом непременно убудет. Вселенская гармония – ети ее.
    - Олежек… а ну-ка… - Острожский просовывает голову в дверь. Осторожничает – ну так ему и по рангу положено.
    Вихрастый, небритый, наглый сукин кот. И вместе с тем – вальяжный до неприличия. Не входит – протекает в кабинет. В руках тот самый, Сережкин договор. Знает, паскуда, как вдарить побольнее.
    Ольга убирает руки, хлопает ресницами. Ноги, обтянутые нейлоном напряжены. Шпильки царапают паркет. Нулевой размер груди неровно подрагивает в такт дыханию.
    - А что тут у дяди, а? – Острожский хрипло смеется, брызгая слюной.
    Под ногами мудака обаятельно хрустит хрусталь. Останки шара впиваются в подошвы кроссовок «Adadis».
    - Трахать будешь? – Ольга нервно облизывает пересохшие губы.
    - Канэшно… - Острожскому весело. Он машет гривой, отчего чешуйки перхоти разлетаются во все стороны. – Тему придумал с волосами. Кстати, сосун не видал!
    - Чего?
    - Шучу я, шучу. Как там сиськи твои? Хвастайся.
    Ольга пытается скривить в улыбке лицо. Выходит не очень – опухшие от татуажа губы расползаются жирными гусеницами, обнажая брекеты.
    Острожский хватается за грудь, имитируя удивление и испуг.
    - Сердце с другой стороны, мудило. И вообще, гораздо ближе к середине.
    Наступает неловкая пауза.
    - Хоть бы дверь прикрыл – шепчет, наконец, Ольга, расстегивая трясущимися руками пластмассовые пуговицы блузки.
    Вихрастый подонок понятливо кивает. Глумливо пятится, подмигивая при этом обеими глазами. Договор держит в руках – предусмотрительный, гад.
    - А мы это… сейчас… - Острожский осторожно прикрывает двери, и разворачивается на месте, взгляд его масленен и жаден. Пальцы мнут вербованную бумагу, а ноги в драных трениках танцуют чучу. В предвкушении, значит.
    Ольга сбрасывает блузку. Расстегивает юбку. В кабинете холодно – в электрокамине дрожит рубиновый огонек неоновой лампы. Имитация огня.
    Острожский приплясывая приближается к ней. Ольга стоит у стола, скрестив руки.
    - Девочка моя – бормочет он, хриплым от возбуждения голосом. – А мы вот, значит, как сделаем...
    Грубые пальцы с заскорузлыми ногтями жадно шарят по ее телу. Острожский нетерпеливо ломает застежку бюстгальтера, сдергивает шелковый ажур – не до церемоний сейчас. Груди застенчиво смотрят в пространство, небольшие коричневые соски сморщены.
    - Мои маленькие – умиленно шепчет Острожский, чуть ли не пуская слюну.
    Ольга стягивает колготки, стараясь не упасть. Пол холодный. Подумав немного, она опять взбирается на каблуки. Острожский смотрит одобрительно, раздувая широкие ноздри. Руки тянутся погладить, пощипать.
    - Ну, чего ты? – Ольга кивает в сторону дивана, коричневый дерматин которого потрескался от времени, холода, или еще по какой причине.
    - Н-нэ. На постамэнтэ хачу. – Когда Острожский в настроении (как сейчас, например), он пытается говорить с акцентом. Получается убого.
    - Сдурел? На стол не полезу, сразу говорю…
    Он не отвечает. Взгляд его тускнеет, и Ольга вздыхает.
    Надолго Острожского не хватает. В апофеозе своего тожества он наваливается всей тушей, пуская слюни. Мудак он и есть мудак.
    - Слушай, давно хотела спросить – как у тебя получается?
    - Ну, когда как – застегнув ширинку, Острожский небрежно мнет сигарету без фильтра. – Где-то пару раз в неделю, но бывает и реже.
    - Я не об этом – Ольга виляет бедрами, влезая в колготки. – Черт, холодно-то как…
    Острожский зевает, показывая желтые от никотина зубы.
    - Сегодня, кстати, Черемушкина из петли вытащил. Вот этими самыми руками – Ольга равнодушно смотрит на засаленные манжеты куртки.
    - Опять?
    - Угум… как по графику. Ох уж эти творческие натуры – поневоле огрубеешь душой и сердцем.
    - У мудаков нет души.
    Ольга застегивает блузку, и протягивает руку.
    - Итак?
    Острожский чешет щетину.
    - Гм… а куда я его дел? Ага, вот…
    Из недр Острожинской куртки извлекается мятый договор.
    - Прошу любить и жаловать. Наш горячо любимый Мазеракис. Шесть сотен с копейками – пятнадцать а точка л точка. История о любви!
    - Давай уже сюда. Текст читал?
    - Не-а. Неинтересен он мне. Небось, как обычно – он любил ее, она любила другого, а другой не любил никого кроме себя. Скукотно…
    Ольга забирает договор. Читает, теребя подбородок, переступая с ноги на ногу пытаясь унять зуд в промежности. В кабинете пахнет страстью. За окном собираются сумерки. И только огонек электрокамина напоминает о себе переливами рубиновой грусти.

Оценка: 5.75 / 4